Нам говорили: "Нужна перестройка. Ломать все не стоит, у нас есть хороший крепкий фундамент и его надо сохранить — на нем мы возведем наш новый прекрасный светлый социалистический дом".

Нужна перестройка — но разве не этим занимались коммунисты на протяжении 70 лет? Вводили и отменяли нэп, загоняли в колхозы, строили ГЭСы, прокладывали БАМы, возводили АЭСы, принимали бесчисленные постановления и резолюции на бесконечных партийных съездах, пленумах, совещаниях и конференциях. Разве переживала наша страна хотя бы день своего свободного спокойного развития и естественного роста? Разве не ежедневно на весь каш народ накидывали стальную узду и гнали, с огромными потерями — в лагерях, ссылках, безымянных братских могилах, — гнали безнравственно калеча жизни, судьбы и души людей, гнали в наше светлое будущее …

Нам говорят: "Такое не повторится: не повторится, ибо гарантиями подлинной перестройки станут гласность, демократизация, законность и плюрализм".

Казалось, впервые за долгие годы у нас появилась надежда, и мы, может быть, в первый раз увидели проблески чистого света, вдохнут, глоток свежего воздуха. Это было совсем не обычно и почти крамольно...

Тогда не многие заметил, что обещанные гарантии имеют неприметное и, казалось бы излишнее в социалистической стране прилагательное. Это были не просто демократия, законность, плюрализм - это были "социалистическая демократия", "социалистическая законность", "социалистический плюрализм".

Хорошо знакомые зловещие контуры

Но вот прошло три года — срок вполне достаточный для первых итогов, - и мы не можем не видеть, что возводимое нами здание принимает те же слишком хорошо знакомые и зловещие контуры, а над нами замыкаются все те же гнетущие мрачностью своды. Мы уже сами видим, что хорошо всем понятное слою "перестройка" все больше размывается и жухнет, а его истолкование становится монополией партийного аппарата и приспосабливается им дня очередной пропагандистской кампании.

Но кампании уже не действуют. Продолжает разлагаться экономика: люди не хотят работать все больше и больше, не получая ничего взамен. Усиливается поляризация общества, и в различных областях назревают грозные кризисы: слишком расходятся слова и дела тех, кто стоит у руля. Происходит неизбежный всплеск: люди выходят на улицы, собираются на митинги, где откровенно говорят о своих требованиях и высказывают недоверие новому курсу.

И вот появляются люди, которые говорят нечто совсем иное — они берут на себя непростой, тяжелый и подчас опасный труд рассказать об иных путях решения социальных проблем, предлагают иной путь развития общества и создание иного государства. В первый момент они даже ищут контакта и взаимопонимания с властями, но власти их с презрением отвергают — и тогда на собственный страх и риск эти люди сами объединяются в независимые общества, сами создают политические группы и союзы. Их очень мало, у них ничего нет, они имеют микроскопические в масштабах страны возможности, но эти люди, становясь подчас единственной надеждой тысяч и тысяч искалеченных и обездоленных, мужественно осуществляют свои гражданские и политические права, явочным порядком отстаивают гласность и политический плюрализм.

Нас называют провокаторами и, используя всю мощь пропагандистского арсенала, обрушивают на нас потоки грязи и клеветы. Но чем мы можем провоцировать власти? Своим существованием? Тем, что у нас в руках необычайно опасное оружие: листовки, плакаты и лозунги? Или тем, что якобы вынуждаем правительство, на словах отвергающее наследие сталинизма, применять против нас все более репрессивные методы?

И кого мы можем подставлять под удар? Только самих себя, свою свободу, собственные жизни — и мы спокойно переносим эти избиения, облавы и обыски, мы спокойно отбываем эти бесконечные семи-, пятнадцати-, тридцати суточные сроки...

Или же все-таки мы провоцируем власть на то, что это чудовище не удержится и сбросит маску раньше времени, явив перед нами все тот же звериный оскал? Но тогда, значит, страна наша действительно больна и по-прежнему заражена этой смертоносной бациллой, а все методы ее оздоровления являются лишь паллиативами! Но тогда наши "провокации" приобретают буквально медицинский смысл и являются благом, поскольку обнажают подлинную картину притаившейся смертельной болезни, а потому могут только ускорить ее исцеление, которого мы все так жаждем.

"Время митингов прошло", — заявляет нам глава государства. "Прошло время уличной демократии", — подхватывают газеты. А, собственно, почему? Разве изменилось у нас что-то и мы получим возможность спокойно объединяться и говорить? Неужели же люди просто не желают воспользоваться новыми возможностями — печати, радио, телевидения, куда они уже имеют свободный доступ? Нет, таких возможностей просто нет, и народ наш не может как-то иначе выразить свою волю. Мы так и не дождались ни одного референдума ни по одному из вопросов, в то время как важнейшие государственные законы, касающиеся интересов каждого: тот же Указ о митингах и Указ о правах внутренних войск МВД, Закон о выборах — возникают, словно из-за угла, и застают нас врасплох.

Нам указуют: "Надо больше работать". Но как? Как работать, если созидательные силы общества по-прежнему скованы по рукам и ногам, перестройка и здесь пробуксовывает и задыхается — и вот уже глава государства вынужден объяснять с высокой трибуны, почему не хватает сахара, мыла и стирального порошка, совсем не замечая, как это должно быть унизительно для президента могущественной сверхдержавы. Он сокрушается: "Остро стоит проблема продовольственного снабжения в таких крупных промышленных центрах, как Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Свердловск, Ярославль. Но и здесь отношение к строительству объектов перерабатывающей промышленности иначе как безобразным не назовешь. Ну а где же местные Советы? Где партийные организации и руководители-коммунисты?"

Не знаю, как в других городах, а в Свердловске руководители-коммунисты заняты совсем другим: они, позабыв все дела, бросились искоренять политическую крамолу, а местные Советы, в свою очередь, успешно участвуют в разработанных этими руководителями провокациях, затрачивая на это необычайные усилия.

Фактически в городе установлено особое положение. Систематически разгоняются мирные встречи горожан в Историческом сквере — общественном месте отдыха. Из работников милиции созданы специальные бандитские формирования, которые нагло преследуют отдельных лиц, на целые группы людей открыта настоянная "охота". Усердно, на износ, работают административные суды, регулярно штрафуя задержанных. Члены ДС в Свердловске вообще поставлены вне закона: нам не удается никак обжаловать преступные действия так называемых "органов правопорядка" - такова "социалистическая законность". Почти ни одно из наших заявлений на проведение митингов горисполкомом даже не рассматривалось, а единственное — на 18 сентября — орган советской власти отклонил под предлогом того, что "Демократический союз", дескать, не согласен с политикой партии и хочет изменить политическую систему страны, — прекрасный пример "соцдемократии" и "соцплюралмзма".

Впрочем, здесь мы не одиноки, и нечто подобное происходит в других городах страны...

Так что же, у коммунистов задрожали коленки, когда они увидели, что в обществе есть силы, которым есть что сказать народу, и они совсем потеряли голову? Ведь мы имеем явно неадекватный ответ. Несколько десятков или даже сотен вышедших на улицу граждан не могут реально представлять угрозы общественному порядку, тем более, что давно можно было найти в огромном городе Свердловске площадку для местного Гайд-парка, где дать людям твердые гарантии от дикостей милицейского произвола и тем погасить возникшую напряженность. Тиражи независимых журналов "Гласность", "Референдум", "Экспресс-хроника" или нашего "Митинга" никак не могут реально соперничать с многомиллионными тиражами партийной печати, но в мае прошлого года по указанию ЦК КПСС редакция "Гласности", например, вообще была разгромлена и разграблена, а Сергей Григорьянц и его сотрудники и по сей день продолжают преследоваться и отбывать регулярные незаконные аресты. По листовкам ДС в Свердловске, изданным в количестве не болев 50 экземпляров, заведено уголовное дело, а следствие и суд обойдутся казне в десятки тысяч рублей.

Что происходит? Почему все больше и больше раскручивается маховик репрессивной машины?

В декабре 1987 года я в митингах не участвовал, однако в один и тот же день меня трижды задерживала свердловская милиция; продержали свыше 6 часов, отобрали паспорт, а затем на вокзале у меня при помощи той же милиции изъяли бумаги и материалы для публикации: заметки и фотографии. Далее:

5 февраля 1988 — задержан у областной прокуратуры;

17 апреля — в Историческом сквере;

29 мая — схвачен при выходе из своей квартиры;

27 июня — облава по городу и попытка задержания на улице;

12 июля — задержание и ночной допрос в райотделе милиции;

11, 26 сентября — задержан в Историческом сквере;

с 5 по 7 ноября — угроза ареста перед демонстрацией,

на лестничной клетке дежурит милиционер,

у дома - милицейская машина;

4 декабря - задержан в Историческом сквере;

11 декабря — под окнам вновь дежурит милицейская машина,

и нам с женой и ребенком чудом

удается избежать уготованной провокации,

у Главпочтамта - арестован.

С появлением в городе нового "хозяина" - первого секретаря обкома КПСС Бобыкина - милиции дарованы права неких опричников, и незаконные задержания приобретают особым размах, жестокость и цинизм:

26 июня 1988 задержаны с применением грубой физической силы 15 человек - такой "демократичной" акцией свердловская милиция отмечает преддверие партийного форума.

14 августа произведен налет на квартиру, где проводилось учредительное собрание членов ДС;

28 августа у здания цирка грубо схвачены и задержаны еще 6 человек, среди них сотрудники независимого журнала "Слово Урала".

После вступления в силу Указа ЛВС СССР о митингах людей хватают уже за одно появление в Историческом сквере. 11 сентября здесь задержана группа из 8 человек, некоторые, в том числе и женщины, были избиты и получили травмы. 9 октября и 4 декабря вновь "захвачены" группы людей. По неосторожному свидетельству самого начальника Ленинского РОВД Родионова, партийные органы дают ему свои "рекомендации", кого задерживать, в соответствии с ними работники милиции заявляют конкретным людям, например, членам ДС Селниой, Задориной, Яблоновскому, Рылькову, Николаеву: "Вам здесь находиться запрещено!" — и угрожают задержанием. Вот еще пример "соцзаконности"!

Во время официальной ноябрьской демонстрации неизвестные лица в штатском совершили нападение на группу членов ДС, находящихся в общей колонне, изорвали лозунги, отобрали и разбили фотоаппарат, а милицейский кордон даже прервал шествие по центральной улице города и разогнал эту группу демонстрантов. В это время трибуна с "отцами города" находилась под охраной нескольких танков и бронемашин, размещенных в ближайшем переулке у здания КГБ, — вот, кстати, прекрасная иллюстрация лозунга "Народ и партия едины!"

"Свердловская ежовщина"

24 ноября начинается новый уровень репрессий — "свердловская ежовщина". Прокурор Кировского района Ежов дает незаконные санкции на обыск у Кузнецова, Селиной и Задориной — и сразу же следует целая лавина следственных нарушений. Используют почти гестаповские методы — у меня в квартире выламывают дверь и не дают выйти, чтобы позвонить по телефону. Во всех трех ордерах отсутствует номер статьи уголовного кодекса, по которому возбуждено дело. Никому не предъявлено постановление о возбуждении уголовного дела. У всех изъяты предметы, не имеющие к нему никакого отношения: зарубежные и самиздатовские журналы, магнитофонные ленты, видеокассеты, личная переписка и дневники. Задним числом выносится постановление о возбуждении уголовного дела, оно не утверждено прокурором, не имеет печати и подписано лишь помощником прокурора области, в. действительности сотрудником Комитета госбезопасности Волковым.

Далее следует тщательно спланированная провокация: 1 декабря члены ДС подают заявление на проведение 11 декабря митинга, посвященного 40-й годовщине подписания Всеобщей декларации прав человека, но работник исполкома отказываются его принимать. Заказное письмо с уведомлением отправлено в тот же день из почтового отдаления, размещенного в самом здании горисполкома, однако достигает расположенного в нескольких метрах кабинета только через 5 дней и зарегистрировано 6 декабря, что дает исполкому формальный повод не рассматривать эту заявку, — и здесь орган советской власти ведет себя как истинный провокатор, ибо не может не понимать, на кого обрушится милицейский удар, в то время как он не несет никакой ответственности за свои незаконные действия.

11 декабря члены ДС выходят к Историческому скверу с плакатами: "Гражданским и человеческим правам — защиту от произвола властей!", "Советскому человеку — права человека!" Через несколько минут появляются превосходящие силы "противника", и мы вынуждены перейти к Главпочтамту, где еще раз пытаемся развернуть плакаты. Здесь так же неожиданно появляется автобус, и без каких-либо объяснений нас хватают. По дороге мне заламывают руки и избивают. В автобусе сложены каски, щиты и метровые милицейские дубинки, которые пока не применяют: здесь эти вояки ведут себя вызывающе нагло: один из доблестных работников советском милиции по фамилии Сидоров, несмотря на протесты задержанных, закуривает и пускает дым в лицо Татьяне Павловне Селимой.

Последующие три дня меня держат в отделении милиция и издевательски отказывают в медицинской помощи. Перед административным судом меня еще раз избивают и применяют удушающий прием; на следующий день вместо поездки к врачам вновь душат, бросают в машину и увозят в ИВС. И только через 4 дня, когда я был вынужден совершить самопореэ, меня отвезли в травмопункт и оказали помощь.

Неужели и это все — "социалистическая демократия" и "социалистическая законность"? Или уже "советский социалистически гуманизм", о котором так много говориться в последнее время.

Кто преступник?

Но вот — только поговорили — читаем (совещание в ЦК КПСС 10-11 марта 1989):

"Говоря о гуманизации правосудии в отношении преступников, нельзя забывать о физическом, материальном и моральном ущербе, порой невосполнимом, нанесенном противоправными действиями конкретным людям и обществу в целом".

Разумеется, о таком ущербе завывать не следует. Ну, а как бытье с теми преступниками в милицейской форме, которые под личиной закона творят беээаконие, и что делать с теми преступниками - прокурорами, которые это "законное" беззаконие покрывают? Наверно, также не следует "забывать о физическом, материальном и моральном ущербе", нанесенном людям и обществу их действиями.

Или нет — мы должны считать их преступниками только тогда, когда эти привилегированные, развращенные беззаконностью "карательным иммунитетом" граждане попадутся на чем-нибудь другом, совсем уж скандальном, как тот же Казин или Чурбанов? Но и тогда суровый по отношению к другим закон — к ним необычайно мягок и незлобив; индульгенция дается им пожизненно, что ли? (Того же Чурбанова везли из Москвы "по зеленой", в отдельном купе "Столыпина" со специальной охраной, давали трехразовое горячее питание — и в Свердловской тюрьме он провел время в специальной 6-местной камере, в то время как обычно в "вагон-зак" набивают 150 и более человек, дают только "сухой паек" из хлеба и селедки, а в пересылочные камеры втискивают — и не на один день! — 30-40, а то и более человек. А Чурбанов — в Нижнетагильской 13-й зоне — уже занимает должность завхоза в санчасти, так что в ближайшие 12 лет мы вряд ли увидим его где-нибудь на лесной делянке!)

Но читаем дальше:

"На совещании шла речь о необходимости принятия мер по повышению правовой защищенности работников правоохранительных органов".

Поначалу даже как-то не веришь своим глазам: если это и анекдот, дескать, "моя милиция себя бережет", — то это очень уж зловещий анекдот.

Вот, значит, как: в течение года в Свердловске творится санкционированный разбой - и у них еще мало прав?! Ни один из этих подонков, в том числе тот, выламывающий при задержании женщине пальцы, не наказан — и они еще слабо защищены?!

А как же вот начальник городского УВД Темрук И.О. самодовольно заявляет в газете "Вечерний Свердловск": "В отношении него (Кузнецова) избрана мера пресечения — арест". Позвольте, кем избрана? В каком судебном органе — как это и полагайся в правовом государстве — принято это решение И кем принято? Да все вами же, господа охранители "соцзаконности"! Три дня за нарушение Указа, три дня по ст. 122 УПК, а через неделю уж и выпускать-то совестно — "был бы человек — статья найдется", — неужели вам и этого мало?

Вы заявляете нам: "Правомерность наших действии определяет Указ ПВС СССР от 28 июля 1988 года"; так ведь и мы можем ответить: мы этот драконовский указ не принимали, мы его не обсуждали и за него не голосовали; к тому же он противоречит нашей родимой советской Конституции и международным обязательствам, принятым на себя советским правительством. А посему, что бы вы там ни говорили, и ваш Указ, и ваши "правомерные действия" есть беззаконие и произвол, произвол и беззаконие!

"...Действия так называемых правоохранительных органов, — обращался я к Генеральному прокурору СССР в марте этого года, — нельзя расценивать иначе, как циничный произвол преступной прокурорской банды"; эти органы "... бросают наглый вызов демократическим процессам, разворачивающимся в обществе. Продолжение подобной практики ставит нашу страну в один ряд с преступными режимами нацистской Германии и расистской ЮАР и объективно исключает всякую возможность построения в нашей стране цивилизованного правового государства".

А между тем, недовольство зреет и в самой милиции: здравомыслящие люди — и офицеры, и рядовые — понимают, чувствуют, что их заставляют заниматься недостойным дедом, выполнять грязную, ненужную работу, которая никак не повысит их авторитет в обществе, упавший почти до нуля. И их уже запросто используют для удовлетворения чьих-то личных амбиций — вот недавно, как сообщает центральное радио, по приказу директора одного из сибирских промышленных комбинатов милиция оцепила конкурирующий с ним кооператив и прекратила его деятельность. (Ругают директора, а почему не начальника милиции, отдавшего этот позорный приказ?)

Ну, и что их заставят делать завтра? Перспективы, судя по всему, не радужны: "Участники совещания (в ЦК КПСС 10-11 марта с.г.) ознакомились в ГУВД Мосгорисполкома с опытом работы московской милиции по обеспечению общественного порядка в городе", — а мы очень хорошо знаем, как разгоняют мирные демонстрации в Москве и можем догадываться какие рекомендации привез из столицы присутствовавший в ЦК В.П. Страшко, зав. государственно-правовым отделом Свердловского обкома КПСС.

Да и свердловская милиция, как мы видим, снабжается постепенно новыми атрибутами: дубинками, касками и щитами, на очереди, говорят, водометы, слезоточивый газ, портативные автоматы... Слишком многие здесь живут в предвкушении того, когда станет возможно пустить в ход эти забавные штучки.

А по некоторым сведениям, недалеко от города по Сибирскому шоссе вот уже около года действует спецшкола, где готовят специальные команды по борьбе с "уличными беспорядками" — те мирными митингами и демонстрациями — причем все население города будет рассматриваться ими как потенциально враждебное...

Так что же все-таки происходит?

А происходит то, что и должно было произойти, ибо на прежнем фундаменте, скрепленном прежней идеологией насилия, светлого здания не построить.

Знаменитая "перестройка" оказывается целой системой многоступенчатой фальши — вот почему демократий и законность "социалистические" это нагромождение лжи и неприкрытого лицемерия, является лишь рекламным трюком, необходимым для того, чтобы укрыть от разоблачения исторически обанкротившуюся систему.

В потоке нынешних антисталинских разоблачений есть факты, много фактов, но нет и не может быть их анализа. Разоблачения эти начались не сразу — еще в 1985 году генеральный секретарь, отвечая на вопросы французских журналистов, назвал сталинизм "антисоветской выдумкой". Почувствовав, однако, что унаследованная ими система постоянно стремится к возрождению неосталинизма (вспомним хотя бы письмо Нины Андреевой), который неизбежно сметет на своем пути и самих "перестройщиков", они поспешили изъять из своей истории последние 60 лет и начать отсчет как бы по новому кругу. При этом так стремятся отмежеваться от этого мрачного наследия, так старательно раздувают очередной, на этот раз антисталинский, миф, что невольно задаешься вопросом: а был ли Сталин вообще коммунистом? Откуда взялось это чудовище, чем питалось и в какое небытие должно поскорее уйти — для "перестройщиков" это все опасные вопросы: и вот почему, перечитывая сегодня окровавленные страницы нашей недавней истории, за бесконечным перечнем чудовищных преступлении мы видим только одну зловещую фигуру: невысокого усатого человека с неизменной трубкой в руке. И все ту же одинокую фигуру...

Но этих фигур — две.

"Составить тройку диктаторов... Колеблющихся расстреливать. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города,..", — совсем не Сталину, а Ленину принадлежат эти слова. То, что мы называем "сталинизмом", является неизбежным продолжением и развитием идеологии большевистского насилия: "Сталин — это Ленин сегодня".

И напрасно нынешние коммунисты так возмущаются карикатурой, где их вождь изображен на фоне фашистского флага с соответствующей нарукавной повязкой — примат коммунистической идеологии, неспособной создать гармоничное общество вне насилия, неизбежно приведет это общество к очередному спазму национал большевизма: национал-большевизм и фашизм — "близнецы-братья", этот рисунок — предупреждение, и демонстрируя нам свое негодование, коммунисты-ленинцы просто лукавят и изворачиваются: ибо прекрасно понимают, что разоблачение этого символа — уже последнего на их знамени — окончательно и навсегда выбьет почву у них из-под ног.

Вот почему существующая гласность отмеряется нам только партийной меркой; вот почему наследники "великого Ленина" инстинктивно хватаются за милицейские дубинки каждый раз, как только видят ростки подлинной демократии, подлинной гласности, подлинного плюрализма.

"Говоря о гуманизме..."

Уже несколько лет они твердят нам о новом мышлении, уважении к правам человека и общечеловеческим ценностям. И действительно, казалось бы, — участвуют в переговорах и конференциях, подписывают какие-то соглашения и документы, и даже, кажется, понемногу начинают говорить на одном языке со всем остальным мирон; создаются невиданные ранее комитеты, множатся комиссии, учреждаются фонды — и это производит наконец желаемое впечатление на партнеров, но мы-то, в отличие от зарубежных наблюдателей, хорошо понимаем и чувствуем, что за всеми этими правовыми и гуманитарными "потемкинскими деревнями" открывается ныне все та же бесчеловечная суть...

Да и они, почти того не замечая, все чаще проговариваются сами: "Говоря о гуманизме в отношении преступников", — вот именно это только "говоря" и ничего не делая. Но кто как не преступники - эти оступившиеся, запутавшиеся, не нашедшие в жизни верного ориентира и не сумевшие выбраться из этого мрака люди, кто, как не они, нуждаются в помощи и милосердии превыше всего?

Гуманным, человечным может называться только такое государство, которое делает все возможное, чтобы из самого разнесчастного преступника возродить человека, воскресить в нем личность и по-христиански простить, вернуть его в общество и на благо общества, а не унижать, не озлоблять, не втаптывать его окончательно в грязь. И здесь у нас всегда будут непримиримые разногласия с существующим режимом, который видит в одних своих гражданах только строительный материал для своего "светлого будущего", а в других — только строительный мусор. Нет, это живые люди, и время, проведенное мной среди них — даже мошенников, воров и убийц, — не заставит меня сказать, что это нелюди, "звери"... Наоборот, и я скажу об этом, зверствуют именно те, кто абсолютно "чист", кому мы доверили охранять наше право, наши законы.

А ведь испокон веков у нас на Руси относились к преступлению как к большому несчастью, беде и старались помочь, считали своим нравственным долгом облегчить душевные и физические страдания "несчастненьких"...

Где они, эти вечные старушки, стоящие у обочины и сующие корочки хлеба изможденным арестантам, бредущим под тусклым осенним небом в далекую Сибирь, — их нет, они исчезли, растворились в круговороте "новой" жизни, отринувшей все вековечные понятия. Перевелись у нас следователи-интеллектуалы, неопровержимо и страстно доказывающие — нет, не неизбежность наказания, а человеческий, нравственный закон, по которому покаяние непременно спасает душу, а искупление вины дает надежду на решение…

"Триста лет татары гнули, не могли никак загнуть,

коммунисты как загнули — тыщу лет не разогнуть".

Всего-то через какие-то десятилетия — жизнь одного-двух поколений, — и мы уже с трудом представляем, что так все и было. Мы уже просто не понимаем — "Покаяние"? — о чем вообще идет речь.

"Пиши явку с повинной, отпустим под подписку, передачи и свидания будут регулярные", — диктует арестованному нынешний Порфирий Петрович, не замечая даже, как легко и свободно переступает самую элементарную логику. И это еще ничего -- диктует; тридцатилетний Николай Плотников, арестованный за нарушение адм. надзора, рассказывал мне в декабре прошлого года в ИВС г.Свердловска, что перед ним, трижды судимым и пробывшим последний раз на свободе 7 месяцев, следователи сразу же разложили целый "веер" нераскрытых грабежей, которые он должен будет взять на себя. А чтобы помочь ему преодолеть некоторое смущение, его сначала избили — я сам видел его опухшее от гюбев лицо, — зажали в наручники, применили излюбленный удушающий прием и бросили в камеру "подумать", скрепив напоследок специальным слезоточивым средством под нежным названием "черемуха"...

Методы применяют самые разные и с законом особенно не церемонятся Несовершеннолетнего Глеба Антропова допрашивали без родителей и адвоката (следователь Орджоникидзевского РОВД Тимониченко), а потом посадили в одну комнату с рецидивистами. Владиса Григонаса задержали по административному кодексу, дали 15 суток, но в спецприемник не отвезли, держали в изоляторе и таскают человека эти две недели на допросы, "шьют" уголовную статьи, уже нимало не заботясь о санкции прокурора и прочих "формальностях". С теми, кто пытается возмущаться, разговаривают построже: "повисишь на решетке", я и сам едва избежал этой участи — наручники перекидывают через прут на высоте поднятых рук, и человек "крепится" так часами. Не брезгуют и вульгарными избиениями, выполненными, однако, весьма искусно: без внешних признаков, по с повреждениями внутренних органов: селезенки, печени, почек...

Можно, кстати, жаловаться - в ИВС дают лист бумаги и карандаш, но знающие люди утверждают, что заявления, написанные карандашом, в той же прокуратуре не принимают, — да они никуда и на отправляются и служат, видимо, дополнительным развлечением для скучающих охранников.

В следственном изоляторе — свои методы: здесь предлагают "помочь следствию". Начинают с самых различных обещаний и послаблений (угостят чайком, дорогими сигаретами, бывает, и пол стаканом водки, пообещают "легкий срок", "химию"), ну, а с теми, кто упрямится, заканчивают угрозами: упрятать в далекий лагерь, припаять большой срок, посадить в "пресс-хату", где специально подобранные "красные" уголовники по распоряжению начальства могут избить и изнасиловать. "Несговорчивых" отправляют в карцер по любому поводу, лишают передач и, что особенно часто, почт и всегда медицинской помощи. Врачи и медсестры появляются только первое время после очередных массовых голодовок — почтя единственного средства протеста, имеющегося у заключенных, которое к тому же "срабатывает" далеко не всегда.

Второй месяц лежит без лечения Валерий Черепанов, страдающий желтухой и неизлечимым циррозом печени. Его перевели из полуподвальной сырой камеры и начали ставить капельницу только после общей голодовки протеста.

Владимир Калинин (с открытой формой туберкулеза легких и очагом поражения 6 см) четвертый месяц находится в обычной камере с риском заразить здоровых — ему не помогло и вскрытие вен: на "больничке" руку перевязали и через два дня, без оказания какого-либо противотуберкулезного лечения, вернули обратно, а затем и вовсе отправили в карцер.

Мне удалось получить несколько таблеток антибиотика, необходимого при обострении урологического заболевания, только после того, как я наотрез отказался возвращаться в камеру после прогулки, правда, дежурная при этом подняла тревогу и меня чуть было не растерзала собака...

Скоро, говорят, будет еще хуже: снабжение медикаментами и сам медперсонал (и здесь перестройка и хозрасчет) сократятся почти вдвое — вот так советская власть решает свои проблемы за счет заключенных ...

Особенно страдают дети — на их неокрепшую душу режим обрушивается с еще большей жестокостью и садизмом. Игорь Свешников, 14 лет, рассказывал мне в инваре этого года, что у них в 6-местных камерах обычно содержится 20-21 человек. Дети спят по очереди — на полу, на столе, под нарами, на трубе отоплении. Вообще атмосфера можно сказать без излишних подробностей, просто жуткая — и так живут месяцами. Их заставляют работать, клеить какие-то конверты по нескольку тысяч в день - монотонная, иссушающая детский мозг работа, - за невыполнение нормы отправляют в карцер, лишают продуктового ларька. Вообще кормят отвратительно: в баланде постоянно попадаются волосы, обрывки каких-то шкур, тряпки, гвозди и многое, многое другое. Вечерняя уха состоит из гнилой рыбы и разбавленной утренней каши — безотходное производство! При мне этот ребенок за месяц экспертизы насушил полиэтиленовый мешочек сухарей и был счастлив, что возвращается в камеру не с пустыми руками.

Семнадцатилетний Женя Куликов рассказал мне, как после какой-то провинности к ним в камеру ворвалась бригада "футболистов" — так называют тюремных воинов "специального назначения", — его самого за одну руку приковали наручниками к водопроводной трубе и били резиновыми дубинками в пах и по почкам, затем отправили в карцер.

Очень многие подтверждали, что часто в камеру просто запускают собак...

В марте этого года при выходе на прогулку выводные зверски избили Ивана Дмитричкова и Петрова. Насколько камер потребовали наказать избивавших и объявили голодовку. Но через четыре дня голодающих "раскидали" по другим камерам, а зачинщиков бросили в карцер.

Таково качало круга, вырваться из которого уже практически невозможно, — мало кому из детей удается сохранить здесь ясный взгляд, чистое сердце, неизвращенные понятия.

Четырежды судимый Владимир Кутузов, приговоренный ныне к 4-м годам лагерей за неудачную попытку купить бутылку водки у частника, отправил из СИЗО-1 Свердловска более 120 заявлений и не получил ни одного ответа. Его отчаянная попытка написать в американское посольство привела лишь к суровой беседе с капитаном госбезопасности. Отправить его письмо в редакцию независимого журнала "Гласность" перепуганная администрация наотрез отказалась; не помогает и гласность официальная: корреспондент местной газеты Сергей Плотников, покивав головой на доводы осужденного, преспокойно отправил его заявления тому же прокурору области Туйкову, и они вновь исчезли в бездонном водовороте.

"Уголовником меня сделала только советская власть", — сколько людей с полным основанием повторяют здесь эти слова…

Сегодня в Свердловской тюрьме ожидает расстрела 14 человек. Это в основном очень молодые люди, мне рассказали об одном из них.

Валера (фамилия неизвестна), 25 лет из поселка Таватуй, сидел на 22 посту, камера № 13. Сел он еще малолеткой, с 14 лет так на свободе и не был, и вот — итог очередной "раскрутки". Жалобы на приговор отклонили, в Верховном суде результат тот же. Лишен газет, радио, передач и свидания с родными. Протестовал — трижды вскрывал вены, его трижды, без сказания помощи -- действительно ведь ни к чему, — бросали за это в карцер. В карцерах для смертников (есть, оказывается, и такие) — №№ 28 и 29 — все стены обрызганы кровью и исписаны. Среди надписей есть и жизнеутверждающие: "Да здравствует 71-й год советской власти! Ура!" Расстрелять могут в любой день...

Да побойтесь же Бога, господа коммунисты! или кто там у вас есть. Ну, оглянитесь вы хотя бы в наше прошлое, пусть и ненавистное вам прошлое, вот послушайте:

"Убить за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье… Тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете... Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?... Сказано "Не убий", так за то, что он убил и его убивать? Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное?.. Об этой муке и об этом ужасе я Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!" (Ф.М.Достоевский).

Да, ведь так оно и было: когда цивилизованная Европа рубила головы, в России с полным правом гордились отсутствием смертной казни. А сегодня — даже и не сомневаются: какая душа, какой Христос, какие муки? В их атеистическом государстве ничего этого нет, и, стало быть, им "все позволено". И вот результат: уже больше половины общества настолько отравлено, что выступает сегодня против отмены этих чудовищных расстрелов.

Так замыкается порочный круг: безверие порождает жестокость, насилие вызывает разложение, безразличие и цинизм: и не отсюда ли разносятся ядовитые миазмы, отравляющие постоянно наше общество? Так можно ли назвать эго государство цивилизованным, можно ли назвать такое общество здоровым? А если нет, скорее всего — нет, то насколько возможно (если это, конечно, возможно) его исцеление? И что нужно для этого сделать? И как это лучше сделать? Эти вопросы стали у нас едва ли не риторическими. Мы живем, как в тяжелом нелепом сне, как бы в двух измерениях, в пугающем иррациональном мире. Мы забыли что-то очень важное, та, что некогда называлось честью, совестью, стыдом ...

Поступай с другими так, как хочешь, чтобы другие поступали с тобой, — эта первейшая заповедь христианства отсутствует я нашем мире, и вот неизбежное наказание для атеистического государства: мы не можем выбраться с бескрайних глыб и торосов окружающей нас фальши и лжи: не можем выбраться из плена опасных иллюзий, искажающих наше восприятие, не можем противостоять бесплодным спекуляциям на всем понятном и естественном желании измученных людей верить и надеяться — продолжать надеяться и верить..

Мы вновь и вновь помогаем себя обманывать.

СЕРГЕЙ КУЗНЕЦОВ

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона сообщает:
"В России С. казнь была отменена указами императрицы Елизаветы Петровны 1753 и 1754 г.г. для всех вообще дел, но при Екатерине II-й снова введена за государственные преступления(Мирович казнен отсечением головы, Пугачев - четвертованием, убийцы архиепископа Амвросия - повешением), а также некоторые нарушения карантинных правил во время чумы".
- Прим.ред."РМ".